Легкость_Бытия

Поздняя ночь. Я в гольфах и короткой юбке вхожу в Рапонги. Там – родное посольство, полицейские через каждые десять метров, много негров во фраках с моноклями, зазывающих в свои ночные клубы, там смотрят жадно, никто не смущается от разглядыванья ног и глаз, все друг другу рады, все хэв фан…
Неон Рапонги не такой как в центре, не такой как в Гинзе или Мачиде. Он с легким оттенком безумия, удивительными мелодийными визгами молоденьких японок и невероятным количеством алкоголя.
- Ялу, а ю дринк тудэй, - хохочет мне прямо в ухо бельгиец Дидье.
Он категорически не хочет называть меня своим именем и обращается ко мне именно так, говоря, что это сочетание букв подходит к моему характеру – ты диско-герл, ржет Дидье, только лучше молчи и ничего не говори мужчинам. Потому что как только ты начинаешь болтать о Танидзаки с такой легкостью, как-будто приглашаешь к себе, они…то есть мы…теряемся…и не понимаем – так – в постель или в библиотеку?
Дидье смеется как коняга. Милый, вылитый Вин Дизель, только посимпатичнее и пониже ростом.
Нас пятеро: я, Дидье, Кристоф, соотечественник «Вина Дизеля», спортивный фотограф, Марла – американская журналистка, таскающаяся по всему свету за Бэкхемом. Она воображает, что влюблена в него и люто ненавидит Викторию, что не мешает ей носить ассиметричный боб, красить черными тенями круглые глазки и спать со всеми мужчинами, кто хоть сколько-нибудь напоминает ей ее капитана. Алекс – единственный абориген среди нас – невысокий 40-летний японец с зарплатой в 10 тысяч долларов в месяц, уютной должностью в токийском университете и внешностью самурая. Он мне нравится. Вечно спокойный, улыбчивый, смотрящий на меня как ронин на своего императора. Черт, это приятно….
Алекс усаживает всю нашу компанию за крохотный столик
– Алекс, какого черта в твоей сраной Японии все такое маленькое! Это Марла орет. Когда мы в первый раз оказались в доме у Алекса на Изу, она категорически отказалась спать на крохотной детской почти кроватке – белой снежной в рюшах и кружеве. «Я, же не извращенка, и я точно не уберусь со своим задом сюда!» - возмущалась Марла. Пришлось на кровать мертвой царевны лечь мне. Мне спалось в ней. Просто. Спалось. Мне не являлись ни сакура, ни куклы, ни синтоистские боги…
Я проснулась в пять утра. Открыла глаза, посмотрела на свои руки, погруженные в зефир одеяльный, встала и пошла осматривать дом. Он был на самом деле крохотный. Дюймовочные креслица, диванчик, столик деревянный, четыре комнатки. Одна – в японском стиле – без мебели, с циновкой и раздвижными дверями. Там я остановилась, легла и подумала, что здесь никому ничего и никогда не снится плохого…
Маленькая дверь в японской комнатке вела в ванную с огромным до пола окном. За ним открывались деревья, посаженные в саду еще бабкой Алекса, кусок неба и океанский берег. Я налила теплой воды. Включила проигрыватель с Энией, стоявший рядом с унитазом. Разделась. Поежилась от непривычных 30 градусов и закрыла глаза. Эния пела про утро. И ее эльфийский обожаемый мной голос аккуратно поместил в мое солнечное сплетение счастье. Я никогда не забуду это утро на Изу. Минералку, в которой я купалась (на Изу из обычных кранов на кухне и в ванной течет самая полезная вода в мире – все дело в отсутствии в этом самом месте озоновой дыры, как мне объяснили), песню, которую потом, как ни искала уже здесь, нигде не могла найти, открытое окно и пахнущую Тихим зелень…
- В японском языке отсутствует слово «нет», - говорил тогда Алекс. – Это не значит, что мы всегда со всем соглашаемся и поступаем не по свойски…Просто у нас нет его…Мы считаем, что «нет» ранит, лучше погладить, уговорить, улыбнуться….
Красота и «да»… «да» и красота…почему-то надолго связались у меня внутри…я не люблю говорить «нет» (фиг с вами психологи), это не значит, что я со всем соглашаюсь – я просто люблю «да».